"Стеклавставляем…" Этот крик во дворе означает, что сегодня утро воскресенья и уже не очень рано. Стекольщик обычно приезжает первым. Каждое воскресенье, часов в восемь – полдевятого не раньше, чтобы жильцы "на него не ругались", что им не дают спать. Его велосипед, старый и скрипучий практически не видно из-за навешанных на него деревянных ящиков с разноформатными стеклами. Ездить на нем нельзя, даже седла нет – это грузовик его личной передвижной стекольной мастерской. Крик стекольщика отражается от всех стен нашего, закрытого со всех сторон двора, и распугивает голубей, толпящихся и "гудящих" у стоящей посреди двора колонки с краном. Когда дворничка баба Варя поливает из шланга двор, там всегда натекает большая лужа. Я слышу, как они с шумом взлетают на деревья и крыши.
Мне, наверное, лет пять, и я лежу с закрытыми глазами и слушаю утренние звуки. Сегодня воскресенье, звуков немного, но их хорошо слышно в относительной тишине. Слышно, как с Пересыпи по спуску поднимается трамвай и "чихает" воздухом тормозов на остановке прямо возле наших ворот. Слышно, как на той же Пересыпи и в вечно работающих порту и судоремонтном заводе, стучат и свистят поезда и буксиры, что-то ухает и временами гудит пароход побольше. Иногда, в особо тихие моменты, чуть слышны куранты на Бульваре, но это уже далеко.
В противоположном от нас углу двора хлопнула дверь парадной, а за ней крышка мусорного бака. Весь подъезд у нас, как впрочем, и во всех дворах уставлен вдоль одной из стен мусорными баками до самых ворот. Сюда выбрасывает свой мусор весь двор, и часто этих баков не хватает. Зимой это еще куда ни шло, а летом подъезд хочется поскорее пройти. Здесь концентрируются запахи и все дворовые коты. Когда приезжает мусорная машина нас всех, детей, посылают с ведрами (полиэтиленовые кульки еще не изобрели) выбрасывать мусор прямо в машину. Для нас это возможность выскочить на некоторое время на улицу, куда младших пускают только по делу. Гулять можно и не выходя со двора. Мы пытаемся воспользоваться свободой и задержаться там, дождавшись очередного трамвая, или еще чего-нибудь интересного, но баба Варя, которая обязательно присутствует при этом процессе, загоняет нас внутрь.
Вчера Вари, почему-то не было, и мне удалось немного задержаться. Мне повезло. С утра был дождь, и вода еще продолжала течь по мостовой. Мы живем возле самого спуска на Пересыть и вода после дождя всегда еще некоторое время стекает мимо нас с более высоких мест в городе вниз. Она стремительно несется внутри трамвайных рельсов и более медленно, но извилисто, между булыжников по краю мостовой. Я ужасно люблю пускать в этих потоках спички, которые валяются тут и там на тротуаре. И то и другое интересно, хотя и по-разному. В рельсах спичка несется так быстро, что я едва за ней поспеваю. За углом нашего дома, в переулке есть трамвайный тупик, куда трамваи очень редко, неизвестно зачем заезжают, и я начинаю пускать спичку с самого конца рельса и бегу за ней до угла, где рельсы раздваиваются и с плавным поворотом вливаются в основную линию. Дальше выскакивать на мостовую я не рискую, и если мне не удается поймать спичку, она продолжает свое путешествие одна и мне остается только гадать, успеет ли она доплыть в самый низ до следующего трамвая, или он ее выплеснет колесами где-то по дороге.
Пускать спичку по краю мостовой не так весело, но тоже интересно потому, что вода здесь течет очень разнообразно, находя себе разные пути между булыжниками, разнообразно разветвляясь, образуя водопадики и озера и интересно наблюдать, какой путь выберет спичка. В быстром и полноводном потоке, или в тоненьком боковом. Вынесет ли ее бурным течением на берег какого-то булыжника побольше, или она успокоится в практически незаметном течении озера. Но и здесь у меня есть некоторые сложности, поскольку идти приходится по самому краю тротуара, естественно, наблюдая за спичкой, а не глядя перед собой и, конечно, натыкаясь на столбы и ноги, стоящих на остановке в ожидании трамвая, людей. Понятно, что это вызывает с их стороны нарекания и возражения. Что же касается столбов, то это уже вызывает нарекания у меня, потому что однажды я таким образом наткнулся на столб лбом, что вызвало некоторое оживление на остановке и особого удовольствия мне не доставило. Кроме того, всегда есть опасность оказаться, вдруг, мокрым от проезжающих мимо машин, которых я, занятый сплавом тоже не вижу. Тогда могут возникнуть совсем ненужные мне вопросы, типа "где это ты так вывозился? Уж не на улице ли?".
Интересно, что машин того времени я, почти не помню, за исключением, поражающих воображение, огромных, черных и тяжелых, как танк ЗИМов, которые иногда практически бесшумно проезжали даже по булыжной мостовой. Зато почему-то хорошо помню последние оставшиеся подводы биндюжников. Плоские, с очень низкими, покрашенными зеленой краской и укрепленными по углам подковами, бортиками, которыми жители тогда, в начале 60-х, еще вполне пользовались для перевозки мебели и прочих пожитков при переезде с места на место, и вообще любых, достаточно тяжелых вещей. Мне вообще кажется, что жизнь тогда в Одессе еще сохраняла свой ритм и некоторые признаки, присущие старой Одессе. Мне это странно, но некоторые вещи, о которых я потом читал у Паустовского, вроде тех же подвод биндюжников, заросших "диких" склонов вдоль всего берега, начиная практически от "Аркадии" и дальше через весь Фотан до Черноморки с артелями рыбаков на длиннющих черных, просмоленных парусных фелюгах и редкими, хлипкими, сделанными неизвестно из чего, домиками, или синей глины, которую море вымывало из горы, и которая мылилась, как мыло, гор закрытых брезентом мешков с коричневым кубинским сахаром в старом порту и пацанов, ловящих там же "на кукан" с причала бычков, я помню с детства. Потом либо жизнь пошла быстрее стремительней, либо я вырос, но, в любом случае, многое вокруг начало меняться. Начали строить новый современный пассажирский порт, оставив старый только прогулочным катерам, а потом и вовсе его закрыв для публики, мостовые стали покрывать асфальтом, часто прямо поверх булыжников, стали чистить и сглаживать береговые склоны, вытесняя пляжами рыбацкие артели все дальше за город, пока они не исчезли вообще из поля зрения, кстати, вместе с рыбой. Жизнь не стала хуже или лучше. Она стала просто другой.
В комнате тихо. Никого нет. Мама с Папой, наверное, пошли на базар. Через дверь слышно, как что-то делает на кухне баба Циля, льется вода и кашляет по дороге в туалет дед Гриша. У него астма. Я не знаю, что это такое, но он все время кашляет и пьет таблетки из длинных, стеклянных трубочек с пробкой, которыми я потом играюсь. Они живут во второй комнате. На самом деле это брат и сестра, которые в силу разных причин так и не обзавелись собственными семьями. У Гриши астма, а Циля ходит с палочкой, потому что когда-то в молодости сломала ногу и она у нее не так срослась. Они приходятся братом и сестрой моей настоящей бабушке, маме моей мамы, которую я практически не помню, потому, что успел увидеть, наверное, только раз в жизни. Но все это мне неизвестно. Они живут вместе с нами одной семьей, и я называю их бабушкой и дедушкой.
Наша квартира состоит из двух комнат и кухни. Когда-то это, наверное, была квартира прислуги. Она имеет отдельный вход, как раньше, скорее всего, говорили "черный", выходящий во двор через странную, крутую, какую-то квадратно – витую деревянную лестницу и соединена с основной, большой квартирой, выходящей на улицу через большую, красивую парадную с широкой мраморной лестницей, только внутренним переходом. Однако вся эта дореволюционная система создает для нашей части квартиры относительную самостоятельность. Кухня у нас отдельная, в отличие от всех остальных соседей, которые все толкутся и готовят пищу в одной, хоть и большой "хозяйской" кухне. Единственное, что нас нежно связывает со всей остальной квартирой - коммуной это туалет, уставленный лампочками, по одной на семью, расположенный в переходе между двумя частями квартир. Прежде, чем сбегать "по-нужде" всегда стоит посмотреть, не горит ли там уже чей-то свет, чтобы не дергать закрытую изнутри на крючок дверь. Еще в переходе есть несколько вечно закрытых чуланов других соседей. Я их, честно говоря, побаиваюсь, хоть они и закрыты на большие висячие замки. Кто знает, что там может быть внутри. Поэтому я стараюсь проделывать дорогу в туалет и обратно мимо этих молчаливых дверей как можно быстрее. Зато здесь же в переходе, с подоконника окна можно по лесенке забраться на чердак. Не настоящий чердак дома, а некое странное пространство, отделяющее примерно треть высоты нашего этажа на уровне перехода (благо высота нашей квартиры это позволяет) и образующее место, где лежат наши старые вещи, которых накопилось уже довольно много, поскольку наша семья живет здесь с начала 20-х годов. Здесь мы также храним уголь и дрова на зиму и, самое главное, здесь папа устроил себе подобие мастерской, куда он периодически скрывается и чинит и мастерит всякие радиоштуки.
Это самое интересное место в квартире. Даже не столько из-за старых вещей, они пыльные и свалены в кучу и, хотя мне любопытно, что же там есть, мне не особенно хочется там копаться. Да мне и не разрешают. Хотя однажды я там наткнулся на целую стопку годовых подшивок "Огоньков" конца 40-х годов. Весила каждая такая подшивка, наверное, тонну. Во всяком случае мне одному поднять ее удавалось с трудом. Папа перетащил их вниз, в квартиру. И мы потом с дедом Гришей долго их рассматривали.
Но самое интересное на нашем чердаке было на папином столе и вокруг него. Это были разнообразные радиодетали. Всех размеров, форм и цветов сопротивления, конденсаторы и другие, неизвестные мне штуки. Но больше всего мне нравились радиолампы. Они тоже были самых разных размеров и все были похожи на спутники и космические корабли, как их тогда рисовали. Через стекло было видно их замысловатое устройство, напоминающее какие-то строения, лестницы и переходы. И на ножках они стояли точно, как ракеты. Я выбирал самую замысловатую и летал в ней на Луну. Или просто сидел и наблюдал, как папа работает, припаивая одни детали к другим и вдыхая запах расплавленной канифоли. Более интересно мне бывало только, когда он брал меня с собой на работу, на береговую радиостанцию, в царство каких-то немыслимо огромных приборов и антенн, или на судно, в совершенно другой особенный, ни на что не похожий мир, где все вещи даже называются по-другому, и где мне посчастливилось побывать пока всего два раза.
Еще одно мое любимое место в нашей квартире – это печка. Она находится в стене между нашими двумя комнатами. Ее передняя часть, покрытая большими белыми кафельными квадратами, выходит в нашу комнату и, по-моему, очень ее украшает. Хоть кафель и старый, местами потрескавшийся и выщербленный, все же он мне нравится и красиво выделяется на фоне стен, покрытых накатанным на них сероватым рисунком. Кроме того, зимой он невероятно теплый.
Дверца у нашей печки очень тяжелая, выпуклая круглая, с каким-то рычагом, закрывающим ее и, как мне кажется, похожа на переднюю часть паровоза. Но интереснее маленькая круглая дверца под ней, которую мне разрешают открывать. Она ведет в "помещение" куда проваливаются из большой топки слишком маленькие угольки и я ужасно люблю смотреть на них, пока они из ярко красных, постепенно темнея, становятся серыми и рассыпаются. Кроме того, в это же "помещение" папа иногда забрасывает печься картошку. Ничего вкуснее я еще никогда не ел.
Кстати о картошке и о еде. По-моему я уже чувствую запахи нашего традиционного воскресного завтрака – вареной картошки с маслом и селедки с луком. Это значит, что родители скоро придут с базара, и нужно будет вставать. Но пока еще нет. Я жду сигнала. Я знаю примерно, что сегодня будет. Сначала меня пошлют "на угол" в булочную за свежим хлебом и бубликами к чаю. Потом мы все будем завтракать за круглым столом посреди нашей комнаты.
Кушаем мы всегда в нашей комнате. Она побольше, светлая, квадратная и с двумя огромными окнами. На подоконниках помещается целый мир. Там стоят растения, которые почему-то называются "камыш" в больших горшках. А в этих горшках живут маленькие муравьи, которые дружно вылезают наружу, когда растения поливают. Я очень люблю наблюдать за этим переполохом. В этой комнате живем мы с родителями.
Вторая комната совсем маленькая, какая-то пятиугольная. Ее окно выходит в странную треугольную выемку в стене дома и там почти никогда не бывает солнца. Фактически там есть место только для двух кроватей и шкафа. Поэтому вся основная жизнь происходит в нашей комнате.
После завтрака мы пойдем в какой-нибудь парк. По воскресеньям мы всегда гуляем вместе и обязательно в каком-нибудь парке. Пару раз мы даже ездили в "Дюковский" с большим озером, по которому ходит кораблик и можно кататься на лодке. Но и другой большой парк над морем тоже хорош. Там есть детская железная дорога карусель. Родители будут ходить по дорожкам и о чем-то разговаривать, а я – бегать между деревьями, где всегда можно найти что-то интересное. Потом вы вернемся домой и будет обед. Потом… Что это?
"Старывещипокупаем!" Вот и сигнал, которого я ждал. Приехал старьевщик с большой ручной телегой. Сразу за ним приходит точильщик. Нужно будет бежать во двор точить наши и так сточенные до тонкой полоски ножи, и утро начнется. Утро огромного, светлого, теплого, воскресного дня в детстве.
Ян
04/08/11
|
